Константин Георгиевич ПАУСТОВСКИЙ

     Старик  Потапов  умер через  месяц  после  того,  как  Татьяна Петровна поселилась у него в доме. Татьяна Петровна осталась одна с дочерью  Варей  и старухой нянькой.
     Маленький дом  - всего  в три  комнаты  - стоял на  горе,  над северной рекой,  на самом  выезде из городка. За домом,  за  облетевшим садом, белела березовая роща.  В ней с утра до сумерек  кричали галки, носились тучами над голыми вершинами, накликали ненастье.
     Татьяна Петровна долго не могла привыкнуть  после Москвы  к  пустынному городку,  к его домишкам, скрипучим калиткам, к  глухим вечерам,  когда было слышно, как потрескивает в керосиновой лампе огонь.
     "Какая я дура!  - думала  Татьяна  Петровна. - Зачем  уехала из Москвы, бросила театр,  друзей! Надо было отвезти  Варю к няньке в Пушкино  - там не было никаких налетов, - а самой остаться в Москве. Боже мой, какая я дура!"
     Но возвращаться  в Москву  было  уже  нельзя. Татьяна  Петровна  решила выступать в лазаретах - их было несколько в городке - и успокоилась. Городок начал ей даже нравиться, особенно когда пришла зима  и  завалила его снегом. Дни стояли мягкие, серые.
     Река долго не замерзала; от ее зеленой воды поднимался пар.
     Татьяна  Петровна  привыкла и  к  городку и к  чужому дому. Привыкла  к расстроенному  роялю,  к  пожелтевшим  фотографиям  на стенах,  изображавшим неуклюжие  броненосцы  береговой  обороны.  Старик  Потапов  был  в  прошлом корабельным механиком.  На его письменном  столе с выцветшим  зеленым сукном стояла  модель  крейсера "Громобой", на котором он плавал. Варе не позволяли трогать эту модель. И вообще не позволяли ничего трогать.
     Татьяна Петровна знала, что у Потапова остался сын моряк, что он сейчас в Черноморском флоте. На столе рядом с моделью крейсера стояла его карточка. Иногда Татьяна Петровна  брала ее,  рассматривала и,  нахмурив тонкие брови, задумывалась. Ей все казалось, что она где-то его встречала, но очень давно, еще до своего неудачного замужества. Но где? И когда?
     Моряк смотрел  на  нее  спокойными,  чуть насмешливыми  глазами,  будто спрашивал: "Ну что ж? Неужели вы так и не припомните, где мы встречались?".
     - Нет, не помню, - тихо отвечала Татьяна Петровна.
     - Мама, с кем ты разговариваешь? - кричала из соседней комнаты Варя.
     - С роялем, - смеялась в ответ Татьяна Петровна.
     Среди зимы начали  приходить письма на имя Потапова, написанные одной и той же рукой. Татьяна  Петровна складывала их на  письменном столе.  Однажды ночью она  проснулась.  Снега  тускло  светили в окна. На диване  всхрапывал серый кот Архип, оставшийся в наследство от Потапова.
     Татьяна Петровна накинула халат, пошла в кабинет к Потапову, постояла у окна. С  дерева беззвучно сорвалась  птица, стряхнула снег.  Он долго  сыпал белой пылью, запорошил стекла.
     Татьяна Петровна зажгла свечу на  столе, села в кресло, долго  смотрела на язычок  огня, - он даже не  вздрагивал. Потом она осторожно взяла одно из писем, распечатала и, оглянувшись, начала читать.
     "Милый мой  старик, - читала  Татьяна Петровна, - вот уже месяц,  как я лежу в госпитале. Рана не  очень тяжелая. И вообще  она заживает. Ради бога, не волнуйся и не кури папиросу за папиросой. Умоляю!"
     "Я часто вспоминаю тебя, папа,  -  читала дальше Татьяна Петровна, -  и наш дом,  и наш городок. Все1 это страшно далеко, как будто на краю света. Я закрываю глаза и тогда вижу: вот я отворяю калитку, вхожу в сад. Зима, снег, но дорожка  к  старой  беседке над обрывом расчищена, а кусты сирени  все  в инее.  В комнатах трещат  печи.  Пахнет  березовым  дымом.  Рояль,  наконец, настроен, и ты вставил в подсвечники витые желтые свечи - те,  что я  привез из Ленинграда.  И  те же ноты лежат на рояле:  увертюра  к "Пиковой  даме" и романс  "Для берегов отчизны дальней". Звонит ли колокольчик у дверей? Я так и не успел его  починить. Неужели я все это увижу опять? Неужели  опять буду умываться с дороги нашей колодезной водой из кувшина? Помнишь? Эх,  если  бы ты знал,  как я полюбил все это отсюда, издали! Ты не удивляйся, но я говорю тебе совершенно серьезно: я вспоминал об этом в самые страшные минуты боя. Я знал, что защищаю не  только всю страну, но и вот этот  ее маленький и самый милый  для меня уголок - и  тебя, и наш сад, и  вихрастых наших мальчишек, и березовые рощи  за рекой,  и даже  кота  Архипа. Пожалуйста, не  смейся и не качай головой.
     Может быть, когда выпишусь из госпиталя, меня отпустят ненадолго домой. Не знаю. Но лучше не жди".
     Татьяна Петровна  долго  сидела  у  стола,  смотрела  широко  открытыми глазами за  окно, где в  густой синеве начинался рассвет, думала, что вот со дня на  день  может приехать  с  фронта в этот дом незнакомый человек  и ему будет тяжело встретить  здесь чужих  людей и  увидеть  все  совсем не таким, каким он хотел бы увидеть.
     Утром Татьяна Петровна сказала  Варе, чтобы она взяла деревянную лопату и расчистила  дорожку  к беседке над обрывом. Беседка  была  совсем  ветхая. Деревянные ее  колонки поседели, заросли лишаями.  А  сама Татьяна  Петровна исправила колокольчик  над дверью. На нем  была отлита  смешная надпись:  "Я вишу  у  дверей - звони веселей!" Татьяна Петровна  тронула  колокольчик. Онт зазвенел высоким голосом.  Кот Архип  недовольно  задергал  ушами, обиделся,и ушел  из  прихожей-   веселый  звон  колокольчика  казался  езду,  очевидно,и нахальным.
     Днем  Татьяна  Петровна, румяная,  шумная,  с  потемневшими от волнения глазами,   привела  из   города  старика   настройщика,   обрусевшего  чеха, занимавшегося  починкой примусов, керосинок, кукол,  гармоник  и  настройкой роялей. Фамилия  у настройщика была  очень смешная:  Невидаль. Чех, настроив рояль, сказал, что рояль  старый, но очень хороший.  Татьяна Петровна  и без него это знала.
     Когда он  ушел,  Татьяна Петровна  осторожно  заглянула  во  все  ящики письменного стола и  нашла  пачку  витых  толстых свечей  Она вставила  их в подсвечники  на  рояле.  Вечером  она  зажгла свечи,  села к  роялю,  и  дом наполнился звоном.
     Когда  Татьяна Петровна  перестала  играть и погасила свечи, в комнатах запахло сладким дымом, как бывает на елке.
     Варя не выдержала.
     - Зачем ты  трогаешь чужие  вещи? - сказала она Татьяне Петровне. - Мне не  позволяешь, а сама  трогаешь  И  колокольчик,  и  свечи,  и  рояль - все трогаешь. И чужие ноты на рояль положила.
     - Потому что я взрослая, - ответила Татьяна Петровна.
     Варя,  насупившись,   недоверчиво  взглянула  на  нее.  Сейчас  Татьяна Петровна  меньше  всего походила на взрослую. Она вся  как будто светилась и была больше  похожа  на  ту  девушку с золотыми волосами,  которая  потеряла хрустальную  туфлю  во  дворце.  Об  этой  девушке   Татьяна  Петровна  сама рассказывала Варе.
     Еще в  поезде  лейтенант  Николай  Потапов высчитал,  что  у  отца  ему придется  пробыть  не  больше суток.  Отпуск был  очень  короткий,  и дорога отнимала все время.
     Поезд  пришел  в  городок  днем.  Тут  же,  на  вокзале,  от  знакомого начальника станции лейтенант узнал, что отец его умер месяц назад и что в их доме поселилась с дочерью молодая певица из Москвы.
     - Эвакуированная,- сказал начальник станции. Потапов молчал, смотрел за окно, где бежали с чайниками пассажиры в ватниках, в валенках. Голова у него кружилась.
     - Да, - сказал начальник станции,  - хорошей души был человек. Так и не довелось ему повидать сына.
     - Когда обратный поезд э - спросил Потапов.
     - Ночью,  в  пять  часов, -  ответил начальник станции, помолчал, потом добавил: - Вы  у меня перебудьте. Старуха моя  вас  напоит чайком, накормит. Домой вам идти незачем
     - Спасибо, - ответил Потапов и вышел
     Начальник посмотрел ему вслед, покачал головой.
     Потапов прошел через город,  к реке.  Над ней  висело сизое небо. Между небом  и  землей наискось летел редкий снежок. По унавоженной дороге  ходили галки. Темнело. Ветер дул с того берега, из лесов, выдувал из глаз слезы.
     "Ну что ж! - сказал Потапов - Опоздал. И теперь это все для  меня будто чужое - и городок этот, и река, и дом".
     Он оглянулся, посмотрел  на обрыв  за  городом.  Там стоял  в инее сад, темнел дом. Из трубы его поднимался дым. Ветер уносил дым в березовую рощу.
     Потапов  медленно пошел в сторону дома. Он  решил в дом не заходить,  а только  пройти мимо,  быть может заглянуть в сад, постоять в старой беседке. Мысль  о  том, что  в отцовском  доме  живут  чужие,  равнодушные люди, была невыносима. Лучше  ничего не видеть,  не растравлять себе  сердце,  уехать и забыть о прошлом!
     "Ну что же, - подумал Потапов,  - с каждым днем делаешься взрослее, все строже смотришь вокруг".
     Потапов подошел к  дому  в сумерки. Он осторожно открыл калитку, но все же она скрипнула. Сад как бы  вздрогнул. С  веток сорвался снег, зашуршал.  Потапов оглянулся.  К беседке вела  расчищенная в снегу дорожка. Потапов прошел в беседку, положил руки на старенькие  перила. Вдали,  за  лесом, мутно розовело  небо - должно быть, за  облаками подымалась луна.  Потапов  снял  фуражку, провел рукой по волосам. Было очень  тихо, только внизу, под горой, бренчали пустыми ведрами женщины - шли к проруби за водой.
     Потапов облокотился о перила, тихо сказал:
     - Как же это так?
     Кто-то  осторожно тронул Потапова за плечо. Он'  оглянулся. Позади него стояла молодая женщина с бледным строгим лицом, в накинутом на голову теплом платке. Она молча смотрела на Потапова темными  внимательными глазами. На ее ресницах и щеках таял снег, осыпавшийся, должно быть, с веток.
     -  Наденьте  фуражку,  -  тихо  сказала женщина,-  вы  простудитесь.  И пойдемте в дом. Не надо здесь стоять.
     Потапов молчал.  Женщина взяла его за  рукав и  повела  по  расчищенной дорожке. Около крыльца Потапов остановился. Судорога сжала ему горло, он  не мог вздохнуть. Женщина так же тихо сказала:
     - Это  ничего.  И вы,  пожалуйста,  меня  не  стесняйтесь.  Сейчас  это пройдет.
     Она  постучала ногами,  чтобы  сбить снег  с ботиков.  Тотчас  в  сенях отозвался, зазвенел колокольчик. Потапов глубоко вздохнул, перевел дыхание.
     Он  вошел  в дом,  что-то  смущенно бормоча,  снял в  прихожей  шинель, почувствовал слабый  запах березового дыма  и увидел Архипа. Архип сидел  на диване и зевал. Около дивана стояла девочка с косичками и радостными глазами смотрела на Потапова, но не на его лицо, а на золотые нашивки на рукаве.
     - Пойдемте! - сказала Татьяна Петровна и провела Потапова в кухню.
     Там в кувшине стояла холодная колодезная вода,  висело знакомое льняное полотенце с вышитыми дубовыми листьями.
     Татьяна Петровна вышла. Девочка принесла Потапову мыло и  смотрела, как он мылся, сняв китель. Смущение Потапова еще не прошло.
     - Кто же твоя мама? - спросил он девочку и покраснел.
     Вопрос этот он задал, лишь бы что-нибудь спросить.
     - Она думает,  что  она взрослая, - таинственно прошептала девочка. - А она совсем не взрослая. Она хуже девочка, чем я.
     - Почему? - спросил Потапов.
     Но девочка не ответила, засмеялась и выбежала из кухни.
     Потапов весь  вечер не мог избавиться  от странного  ощущения, будто он живет в легком, но очень прочном сне. Все в доме было таким,  каким он хотел его  видеть. Те  же  ноты  лежали  на  рояле,  те  же  витые  свечи  горели, потрескивая,  и освещали  маленький отцовский кабинет. Даже на столе  лежали его письма  из  госпиталя - лежали под  тем же старым компасом,  под который отец всегда клал письма.
     После чая Татьяна  Петровна провела Потапова на могилу отца,  за  рощу. Туманная луна  поднялась уже  высоко.  В ее свете  слабо  светились  березы, бросали на снег легкие тени.
     А  потом, поздним вечером, Татьяна Петровна,  сидя у рояля и  осторожно перебирая клавиши, обернулась к Потапову и сказала:
     - Мне все кажется, что где-то я уже видела вас.
     - Да, пожалуй, - ответил Потапов.
     Он посмотрел на нее. Свет свечей падал сбоку, освещал половину ее лица. Потапов встал, прошел по комнате из угла в угол, остановился.
     - Нет, не могу припомнить, - сказал он глухим голосом.
     Татьяна  Петровна  обернулась,  испуганно  посмотрела  на  Потапова, но ничего не ответила.
     Потапову постелили в кабинете на  диване, но  он не  мог уснуть. Каждая минута в этом доме казалась ему драгоценной, и он не хотел терять ее.
     Он лежал, прислушивался к воровским шагам Архипа,  к дребезжанию часов, к шепоту Татьяны  Петровны, - она  о чем-то  говорила  с нянькой за закрытой дверью Потом  голоса  затихли, нянька ушла,  но полоска света  под дверью не погасла. Потапов слышал, как  шелестят  страницы, - Татьяна Петровна, должно быть, читала  Потапов  догадывался:  она не  ложится, чтобы разбудить  его к поезду. Ему  хотелось  сказать  ей,  что он  тоже  не спит, по он не решился окликнуть Татьяну Петровну
     В четыре часа Татьяна Петровна тихо  открыла  дверь и позвала Потапова. Он зашевелился.
     - Пора, вам надо вставать, - сказала она. - Очень жалко мне вас будить!
     Татьяна Петровна  проводила Потапова  на  станцию  через  ночной город. После  второго звонка они  попрощались.  Татьяна Петровна протянула Потапову обе руки, сказала
     -  Пишите.  Мы  теперь как  родственники.  Правда?  Потапов  ничего  не ответил,  только  кивнул  головой.  Через несколько  дней  Татьяна  Петровна получила от Потапова письмо с дороги.
     "Я вспомнил, конечно,  где  мы  встречались, -  писал Потапов, - но  не хотел говорить вам об  этом там, дома. Помните  Крым в двадцать седьмом году Осень.  Старые платаны в Ливадийском  парке. Меркнущее небо, бледное море. Я шел по тропе в Ореанду. На  скамейке около тропы  сидела девушка.  Ей  было, должно  быть, лет шестнадцать. Она увидела меня,  встала  и пошла навстречу. Когда мы поравнялись, я взглянул на нее. Она прошла мимо меня быстро, легко, держа в руке раскрытую книгу Я остановился, долго  смотрел  ей  вслед.  Этой девушкой были вы.  Я не  мог ошибиться. Я  смотрел  вам вслед и почувствовал тогда, что  мимо меня прошла  женщина, которая могла бы и разрушить всю  мою жизнь и дать мне огромное счастье. Я понял, что могу полюбить эту женщину до полного отречения  от себя. Тогда  я уже знал, что должен найти вас, чего бы это ни стоило. Так я думал тогда, но все же не двинулся с места. Почему - не знаю. С тех пор я полюбил Крым и эту тропу, где я видел вас только мгновение и потерял навсегда. Но жизнь оказалась милостивой  ко мне, я встретил вас. И если все окончится хорошо и  вам понадобится моя жизнь, она, конечно,  будет ваша. Да, я нашел на столе у  отца свое распечатанное письмо. Я понял  все и могу только благодарить вас издали".
     Татьяна  Петровна  отложила письмо,  туманными  глазами  посмотрела  па снежный сад за окном, сказала.
     - Боже  мой, я никогда не была  в Крыму! Никогда!  Но разве теперь  это может иметь хоть какое-нибудь значение И стоит ли разуверять его? И себя!
     Она засмеялась,  закрыла  глаза ладонью. За окном горел,  никак  не мог погаснуть неяркий закат.
     1943