Михаил Михайлович ПРИШВИН

Мне лопала соринка в глаз. Пока я ее вынимал, в другой глаз еще попала соринка.
Тогда я заметил, что ветер несет на меня опилки и они тут же ложатся дорожкой в направлении ветра.
Значит, в той стороне, откуда был ветер, кто-то работал над сухим деревом.
Я пошел на ветер по этой белой дорожке опилок и скоро увидел, что это две самые маленькие синицы, г а й к и,— сизые, с черными полосками на белых пухленьких щеках,— работали носами по сухому дереву и добывали себе насекомых в гнилой древесине. Работа шла так бойко, что птички на моих глазах все глубже и глубже уходили в дерево. Я терпеливо смотрел на них в бинокль, пока, наконец, от одной гаечки на виду остался лишь хвостик. Тогда я тихонечко зашел с другой стороны, подкрался и то место, где торчит хвостик, покрыл ладонью. Птичка в дупле не сделала ни одного движения и сразу как будто умерла. Я принял ладонь, потрогал пальцем хвостик — лежит, не шевелится; погладил пальцем вдоль спинки — лежит как убитая. А другая гаечка сидела на ветке в двух-трех шагах и попискивала. Можно было догадаться, что она убеждала подругу лежать как можно смирнее. «Ты,— говорила •; ti<t —лежи и молчи, а я буду около него пищать, он погонится за мной, я полечу, и ты тогда не зевай!»
Я не стал мучить птичку, отошел в сторону и наблюдал, что будет дальше. Мне пришлось стоять довольно долго, потому что свободная гайка видела меня и предупреждала пленную: «Лучше полежи немного, а то он тут недалеко стоит и смотрит».
150
Так я очень долго стоял, пока, наконец, свободная гайка пропищала совсем особенным голосом, как   я догадываюсь:
—  Вылезай, ничего не поделаешь: стоит.
Хвост исчез. Показалась головка с черной полосой на щеке. Пискнула:
—  Где же он?
—  Вон стоит,— пискнула другая,— видишь?
—  А, вижу,— пискнула пленница. И выпорхнула.
Они отлетели всего несколько шагов и, наверно, успели шепнуть друг другу:
—  Давай посмотрим, может быть, он и ушел. Сели на верхнюю ветку. Всмотрелись.
—  Стоит,— сказала одна.
—  Стоит,— сказала другая. И улетели.